«Путешествие Алисы в Швейцарию» в драматическом театре им. Пушкина
25 мая 2012 г.
Эвтаназия как феномен современного общества — конечно, тема не первой важности для нашей страны, отягощенной ворохом проблем экономического и социального толка и воспитанной в духе формулы «жить вопреки всему». В контексте этого спектакль «Путешествие Алисы в Швейцарию», поставленный в «Пушке» Олегом Рыбкиным - разговор о юридически законном и медицински обеспеченном самоубийстве — превращается в некий экскурс в недалекое будущее, на которое мы пока что можем взглянуть относительно беспристрастно.
Алиса Галло (Наталья Горячева) неизлечимо больна — у неё рассеянный склероз, существование похоже на непрерывную пытку, из родственников — только пожилая мать (Людмила Михненкова), для которой забота о дочери стала смыслом жизни. Девушка обращается за помощью к доктору Густаву Штромму (Виктор Лосьянов), которому пресса дала прозвище Доктор Смерть — он специализируется на эвтаназии: вводит пациентам пентабарбитал, диагностирует смерть, вызывает полицию и, кажется, не берет за это денег. Врач хладнокровен, педантичен и практически лишен сантиментов — свою работу он воспринимает как великую миссию по излечению от жизни тех, кто добровольно решил её покинуть. Путешествие Алисы в Швейцарию — это путь из нашего мира в иной, который пролегает через объяснения с матерью, последний бутерброд, последнюю поездку на море, последнее красивое платье, купленное для того, чтобы произвести впечатление на своего будущего убийцу. Спектакль лаконичен и очень холоден — в нем нет места экзистенциальным терзаниям, спорам о высшем предназначении, нет места даже слезам — единственный раз, незадолго до финала плачет Лотта, мать героини, и то — беззвучно, спрятав голову в колени.
Все персонажи здесь существуют в монотонном пространстве: кушетка в кабинете Штромма и диван в доме Алисы и Лотты — это кусочки одной и той же плоскости мировосприятия и мироощущения, граница между ними условна, как номинальные границы между европейскими странами. Иногда откуда-то из другого измерения появляется некий Джон из Бирмингема (Валерий Дьяконов) — пожилой мужчина, который все никак не может решиться на эвтаназию, и, кажется, скорее сам умрет в пути, чем от смертельной инъекции. Именно поэтому никто из реально действующих в спектакле персонажей не подвергает критике точку зрения Штромма на его занятие — ни пациенты, ни мать Алисы, ни даже пожилой домовладелец, сдающий доктору апартаменты под рабочее помещение (Алексей Исаченко). Все оппоненты находятся где-то за кадром, в косвенных репликах, что позволяет доктору хранить нарочитое спокойствие. Выгнали из ассоциации врачей, нельзя выписывать рецепты на пентобарбитал? Значит, будем пользоваться снотворным и пластиковыми пакетами. Однако отсутствие критики внешней подчеркивает жесткое внутреннее противоборство: очевидно, что каждый новый пациент — это новый вызов уверенности Штромма. Отсюда доктор так нервничает, когда человек не может выбрать и вовлекает его в рассуждения о своей судьбе: решение должен принимать не он.
Интересный вопрос заключается в том, как эта пьеса начинает себя вести при соприкосновении с отечественной художественной традицией, в принципе, не отвергающей добровольный уход из жизни как способ решения проблемы, но всегда переводящей суицид в рамки конфликта религиозного. Вольно или невольно, но мы начинаем рассматривать художественную попытку самоубийства как вопрос взаимоотношения человека с богом (так и отсутствие смысла в жизни трактуется прежде всего как духовная пустота или последствия преступления какой-либо заповеди). Здесь же такой вопрос не стоит — формально Алисе требуется благословение матери, однако по сути это — скорее попытка легитимизировать своё страшное решение, нежели чем совершение обязательного ритуала. Религия чужда прагматике, а современная (европейская) жизнь чрезвычайно прагматична; поэтому, думается, автор и очистил произведение от излишней художественности, прежде всего, понизив уровень эмоциональной рефлексии своих персонажей.
Режиссер пошел еще дальше, имитируя документальность всего происходящего — на протяжении всего спектакля героев с нескольких точек снимают видеокамеры. Изображение выводится на белые экраны, на одном из которых — всегда крупным планом глаза персонажей, их сдержанные, холодные взгляды (даже в суетливом, растерянном, казалось бы, взгляде Алисы читается решимость идти до конца). Мы говорим не о нравственности, не о силе духа — о фактах! Есть изнемогающие от страданий или просто угасающие люди, желание которых должно быть законом для любого мыслящего человека. «Непреклонность стремления к смерти — вот главный аргумент», — заявляет Штромм своей ассистентке Еве (Мария Алексеева). И все равно образ Доктора Смерти, не в последнюю очередь благодаря жесткому исполнению Виктора Лосьянова (в особенности — финальному монологу), приобретает инфернальные черты.
Смертью заканчиваются три жизненных истории; в каждом из случаев люди пытались найти для себя какие-то новые мотивации для продолжения жизни: Алиса едет на море, Джон возвращается к жене, которая уже даже выбросила его чашку, Лотта вступает в Армию Спасения, однако исход во всех случаях один — уверенная рука доктора, закрывающая глаза трупу. Кажется, если хотя бы один из пациентов все-таки обрел силы и желание, (тем более, что пьеса в случае с тем же Джоном не так однозначна), спектакль, не утратив, впрочем, однозначности, приобрел бы большую глубину.
С другой стороны, глубина такого рода здесь — это сомнения, это эмоции, это тепло, в конце концов: явления в беседе об эвтаназии совершенно излишние. Евгений Мельников, Интернет-газета Newslab.ru
Назад к списку статей |
