«Пастух и пастушка» в Красноярском театре им. Пушкина
29 мая 2015 г.

И жизни нет конца, и мукам — краю

В год юбилея Великой Победы любой спектакль на военную тематику обречен на пристальное внимание со стороны публики: поход на него будет обусловлен не только просветительскими, но и общечеловеческими соображениями. Театр Пушкина взял для такой постановки знаковую повесть Виктора Астафьева «Пастух и пастушка».

Это пронзительная история о людях, не стыдящихся любви, доверчивых в своей беззащитности и потому неподвластных злу — но только в мирной жизни, тогда как на войне любая пастораль истирается, как подметки солдатских сапог.

С броскостью кинематографической картинки тягаться непросто, однако главный режиссер Минусинского театра драмы Алексей Песегов размаха не страшится: спектакль начинается с мощной батальной сцены, где множество людей в серых шинелях сходятся в рукопашной, громыхают взрывы, а из-за пригорка выползает огромный танк. Дальше, однако, только лирика — взвод двадцатилетнего Бориса Костяева освобождает небольшую украинскую деревушку и останавливается на постой у молодой хозяйки, всего на год старше лейтенанта. За короткой беспокойной ночью следует предсказуемая разлука; в финале первого акта воющую от отчаяния и заламывающую руки Люсю засыпает снегом. «И жизни нет конца, и мукам — краю», — припоминаетАстафьев Петрарку.

Бориса играет Никита Косачев, который замечательно попадает в типаж: высокий, стройный офицерик в гимнастерке, с пронзительным взглядом, чеканными скулами и упрямым подбородком. Молодой артист аккуратно и трогательно пестует в пространстве спектакля переменчивую юность со всеми её красками: то трепетный рыцарь у ног возлюбленной, то озаренный внутренним светом мальчишка с беззаботной улыбкой и материнским письмом в руке, то суровый кремень, из которого впору высекать искры — и вот уже смятый бумажный солдат. Анастасия Малеванова в роли Люси действительно кажется психологически старше своего лейтенанта, пусть и не на «стооо лет», как она сама его уверяет — но актрисе в краткие минуты удается воплотить ещё более сложный характер. Девичью мечтательность она сочетает с посконной бабьей мудростью, сдержанность — со страстью, тщательно укрытые мрачные тайны, которые надо бы рассказать, да нельзя — с пронзительным вспышками злости и отчаяния. Это одуревшая от счастья и справедливо не верящая в него пара.

Спектакль целиком собран на мелодических и световых шарнирах: сцена то и дело погружается в полумрак, из которого прожекторы выхватывают явления, отстоящие друг от друга то на пару мгновений, то на несколько часов или даже дней.

Музыкальная тема постоянно обрывается на полутактах. Нет единого и монолитного движения по сюжету, только ворох коротких и зачастую лишенных ценности вне контекста обрывков, что является не самым простым для восприятия, но, в общем, эффектным режиссерским решением — память лейтенанта Костяева неохотно делится воспоминаниями о событиях, которых, может, и не было вовсе. Расхожее выражение «жить одним днём» именно в «Пастухе и пастушке» обретает свой ужасающий смысл. Здесь не день даже — одна короткая бессонная ночь, одарившая измученного человека неземным счастьем; ночь настолько невероятная среди бесконечной, свирепой войны, что разум не в силах её удержать, и ты начинаешь сомневаться: было ли вообще что-то? А если не было, если кругом лишь боль, смерть и разлука, то зачем тогда жить?

Впрочем, если резоны для продолжения жизни всегда можно отыскать, то просмотр спектакля не стоит прерывать на половине дороги лишь из уважения к артистам. Чем дальше мы от ключевого события — той самой сокровенной ночи на хуторе незнамо где — тем быстрее становится темп. На второй акт Песегов оставляет лишь полчаса, превращая оставшиеся эпизоды в рваную кадрированную скороговорку: диалоги, взрывы, признания, слёзы. Возместить выпадающие при такой манере смысловые связки не получается: зрителю приходится их досочинять самостоятельно, будучи не готовыми к этому после ясного, логичного первого действия. Как следствие, эпизодические персонажи утрачивают достоверность и трагизм, вместо иллюзорности происходящего — лишь недосказанность.

Теряются также и, как представляется, важные детали — например, что характерный, несокрушимый, однако таки ужаленный войной старшина Мохнаков (Яков Алленов) не просто сибиряк, но и родом из Красноярского края, равно как и главный герой, его земляк. Зато ещё больше становится позёрской театральности: режиссер прибегает к вульгарным метафорам вроде дороги из солдатских тел и даже вновь выгоняет на сцену танк, под которым требуется героически погибнуть старшине. Понять, однако, важнейшее: что Борис угасает, потому что не может больше в одиночку нести невыносимую тяжесть своей души, исходя из увиденного невозможно. Более того, судя по репликам после спектакля, часть публики уверяется, что молодые люди все-таки нашлись, пусть и перед самой смертью лейтенанта.

Нет.

Евгений Мельников, для NewsLab.ru

Назад к списку статей