Герои невидимого фронта
03 апреля 2018 г.

Обычно зрители знают режиссёра, создавшего спектакль, и артистов, в нём занятых. Любимых они помнят поимённо. Театралы обращают внимание на художников-постановщиков. Но за каждым спектаклем — труд десятков людей, всегда остающихся для нас, зрителей, безымянными. Всё, что мы видим на сцене, — декорации и занавесы, ружьё, которое непременно выстрелит, цветы в петлице франтовского костюма, как и сам костюм, часы, посуду и прочее, — придумано и сделано в театральных мастерских неизвестными героями. Сегодня мы решили немного рассказать о них в беседе с театральным художником, заведующей мастерскими Красноярского драматического театра им. А.С. Пушкина Татьяной АКУЛОВОЙ.

— Не обидно всегда быть в тени, оставаться где-то в закулисье?

— Совсем нет. Если спектакль получается, то зритель не помнит, что было на сцене, ну, максимум — во что были одеты артисты. Как только зрители в антракте начинают умничать о возможностях и оригинальности сценографии, сложной бутафории или замечают «некие несовершенства», значит, спектакль их не захватил целиком, душа не отозвалась, и уму было достаточно времени для оценки мелочей.

— А в твоей жизни были спектакли, декорации которых особенно запомнились?

— Конечно! Их не один и не два. И удивительнее всего то, что они прошли через мои руки, а запомнились душе как живая, тревожащая, будоражащая наполненность. «Поминальная молитва», «Театр времён Нерона и Сенеки», «Великолепный рогоносец», «Похороните меня за плинтусом» — можно перечислять долго. Сейчас скажу ужасную вещь, спорную, с которой многие не согласятся, но для меня, художника по образованию и профессии, в спектакле первичен режиссёр. При этом без какого-либо внутреннего противоречия всю свою жизнь мы воплощаем на сцене миры именно художников.

— Мы — это кто?

— На сегодня — это 17 человек, работающие в пяти театральных цехах. Два из них — поделочный и декорационный располагаются пока на территории театра оперы и балета, но мы надеемся, что в ближайшее время для «Пушки» всё-таки построят запланированные корпуса, и весь технологический цикл ускорится. В поделочном цехе изготавливают жёсткие декорации — это модульные деревянные или металлические каркасы, которые обшиваются пластиком или фанерой, и они становятся основой для нанесения фактур или росписей, а также лестницы, мебель и крупный реквизит. Работают там три специалиста: заведующий цехом Михаил БАРАНОВ не так давно пришёл в театр и сейчас учится все умения и навыки согласовывать с языком театра. Андрей АСИНЬЯРОВ в недавнем прошлом артист балета, а ныне — наш столяр. А также совершенно уникальный профессионал в токарном деле с говорящей фамилией ТОКАРЕВ. Сергей Сергеевич более четверти века работает в нашем театре, и умения его выходят далеко за рамки специальности. Его кулибинские таланты позволили исторически точно воссоздать конный экипаж ХIХ века для спектакля «Игроки», подарить долгую творческую жизнь вагончику, бегающему по рельсам сначала в спектакле «Старший сын», а теперь в «Покровских воротах». На основе дрели он создал машину, которая возит человека далеко не комариного веса. И много-много всего уникального и точного.

Декорационный цех — дамское царство. Всё, что связано с цветовой партитурой спектакля, — это они. Завцехом Елену БЕКАРЕВУ более пятнадцати лет назад мы переманили из театра кукол, Любовь ЕФРЕМОВУ — из музыкального театра, Мария ЛАПА пришла из Дома культуры. Разные по темпераменту, умениям и предпочтениям в работе, они прекрасно дополняют друг друга и, что ещё важнее, сохраняют особый «пушкинский» дух. Четвёртый член экипажа — швея по пошиву мягких декораций Галина МИЛИШУНЕ. Огромная удача, что мы одновременно друг друга «намечтали»: Галя принесла с собой юношески-романтическую установку «в театре всё должно быть прекрасно», а мне очень важна деликатность и интеллигентность, с которой этот девиз воплощается в жизнь.

— В чём сложность этой работы, что ты мечтала найти такого специалиста?

— До недавнего времени эта работа была одной из самых низкооплачиваемых. Ни логики, ни справедливости в этом нет, потому что эта работа есть всегда, её много, и она тяжёлая очень. Это физически непросто, ведь готовый результат больше исполнителя и по весу, и по объёму. А ещё это пыльно и вредно. Бывает, ткань себя ведёт непредсказуемо, и заставить километры материала подчиниться заданному художником рисунку требует мастерства, опыта и желания экспериментировать.

Ещё один уникальный специалист Светлана ЗАРЕМБА — потрясающий художник и мастер по изготовлению головных уборов. Головы воронов в спектакле «Преступление и наказание» — это её работа. Очень точная стилистически и технологически, выполненная по фотографиям живых воронов, но при этом театрально выразительная. Светлана не просто работает с эскизами художника по костюмам, она способна найти деталь, которая дополнит или создаст целый образ, героя.

— Сложности в общении с художником по костюмам из-за этого не возникают?

— У нас сложности всегда и на каждом шагу. Театр — это творчество. То есть чёрт знает что. Нормальному человеку не понять, почему мы спорим с пеной у рта и на грани нервного срыва, какой должна быть подкладка у шляпы — блестящей или матовой.

— Зритель же не увидит из зала подкладку?

— Не увидит. Но мы-то знаем. На заднем плане должна стоять пепельница, полная определённых окурков и определённым образом туда вклеенных. Она стоит в 20 метрах от зрителя, никто её не видит. Но мы-то знаем! Это один из негласных законов театра, если хотите, классическая формула, гениально сформулированная художником-постановщиком Игорем КАПИТАНОВЫМ в процессе работы над спектаклем «Трамвай «Желание».

Далее — бутафорский цех. Здесь работают мастера иллюзий, потому что бутафория — это искусство обмана. Часто бывает, что вещи из-за размера или функционала невозможны на сцене, и тогда изготавливаются предметы, максимально похожие на настоящие.

— Что нужно, чтобы быть хорошим бутафором?

— Чтобы руки работали в абсолютном согласии с головой.

Обычному человеку позволительно иметь хорошую голову, а руки, простите, откуда придётся. Или наоборот. Для бутафора это невозможно: любую вещь можно изготовить десятком способов, и важно понять, какой из них оптимально подойдёт для конкретной постановки. Будь это часы, апельсин или кринолин. Яркий пример соединения ума и таланта — это художник-бутафор Дина КОРХОВА. Недавно мы переманили из театра оперы и балета молодого и опытного (так бывает) художника Николая НАЗАРОВА, а руководство в этом цехе на Татьяне ЯНГУРАЗОВОЙ, более 25 лет работающей в «Пушке».

— Не боишься, что однажды тебя побьют за переманивание кадров?

— Боюсь. Но для меня важно собрать профессиональную команду. На моей памяти у драмтеатра были разные периоды: подъёмы неизбежно чередовались со спадами. Ещё лет пять назад наши цеха, пожалуй, были в упадке. Неизбежно происходит процесс старения, это естественно, люди уходят, и очень важна преемственность поколений.

— Где готовят специалистов для театральных мастерских?

— Процентов восемьдесят специалистов поставляет Красноярское художественное училище имени Сурикова. Хотя это образование впрямую не соответствует нашим требованиям, но люди, которые не чувствуют в себе сил, желания или просто им немного не хватает удачи, чтобы ставить собственные спектакли как художники-постановщики, могут быть очень хорошими исполнителями. Это не обидно, это не второй сорт, это просто другая профессия, которой может научить только сам театр. А дальше уже человек разбирается, как ему дышится в театре, влюблён он в него или нет.

— Ты требуешь безусловной любви к театру?

— Требовать любви бессмысленно. Уважать место, где ты работаешь, обязательно, а без любви ты в театре просто не сможешь работать. Нормальные люди здесь не задерживаются, у человека должна быть доля безумия, лёгкая степень чудаковатости, которая позволит иногда работать больше, чем предписано трудовым кодексом, несмотря на обстоятельства личной жизни. И при этом быть счастливым от вовлечённости в процесс создания спектакля. Чем больше у нас работы, тем счастливее мы потом об этом вспоминаем.

— Как ты думаешь, где ещё возможно такое отношение к работе?

— В цирке. Хотя мы с цирковыми при этом очень разные. В театре нет такого риска для жизни. В цирке же, если ты ошибся, значит, свернул себе шею. Или кто-то из-за тебя пострадал. Я не знаю другой профессии, где бы человек рисковал собственной жизнью лишь для того, чтобы доставить удовольствие другому. Я понимаю, когда рискуют собой, защищая страну или спасая чьи-то жизни. В цирке же всё для того, чтобы ребёнок рассмеялся. Тот же клоун… Какой тут риск, казалось бы, но не так упал и — разбился. А они дают несколько представлений в день. И важно не потерять психологический контакт с залом, цирковая публика более открытая, но и более безжалостная.

Театрального зрителя можно подцепить на тонкую психологическую удочку и водить за собой два часа, в цирке же, если ты не наладил связь с публикой сразу, потом это практически невозможно сделать, и зрители уйдут холодными и разочарованными.

— Похоже, театр и цирк — две твои большие любви?

— Не совсем так. Цирк — это не мой мир. Но я уважаю и преклоняюсь перед людьми цирка. И из любви к ним я работаю для цирка. У меня вся жизнь так складывается: работаю в театре, но чуть заскучала, тут же появляются параллельно интересные предложения — строить рестораны, преподавать. Хлебом не корми, дай вывалиться из зоны комфорта.

— Ты и рестораны строила?

— Да, в 1990-х. В театре было полное безденежье, чем мы тогда только не занимались: рисовали плакаты, номера на автобусы, рамки для фотографий. И вот как-то зрительницы, посмотревшие спектакль «Кадриль», для которого я делала декорации, предложили мне оформить кафе. Это была «Кофейня на Дубровинского». Первый гонорар мне показался сумасшедше огромным. Потом заказов становилось всё больше, работало сарафанное радио: «Фон Барон», «Самогон», «Урарту», «Корчма», «Шкварок», несколько заведений в Хабаровске.

— Довольно известные названия. Почему твоя ресторанная история закончилась?

— По сравнению с театром это были большие деньги и опыт, которого в театре не получишь: у тебя нет права на ошибку, все слова и решения должны быть максимально точными. Но когда занимаешься бизнесом, постепенно превращаешься в машину по производству чего-то: креатива, денег, проектов. Это не для меня. Потом в моей жизни случился цирк-шапито «Акула»: заказали головные уборы для клоуна. Для меня в этом заказе необычным было всё — материалы, фактура, идеи, люди… Сотрудничаем уже несколько лет. А если бы не отказалась от работы с ресторанами, цирка бы не было. Всё всегда происходит так, как должно.

— В театре можно заскучать?

— Легко. Я сейчас скучаю в театре. По празднику, по эмоциональному подъёму, которого давно не было внутри цехов, и который создаётся совместной работой единомышленников. Единственный человек, насколько я помню, умевший организовать всех в едином порыве вокруг себя, был режиссёр Владимир ГУРФИНКЕЛЬ, поставивший в нашем театре спектакли «Прекрасное воскресенье для пикника», «Пётр и Алексей», «Поминальная молитва». Его хватало на всех: и на артистов, и на художников, и на цеха. Каждый чувствовал, что режиссёр заинтересован именно в его работе, все пахали и ждали премьеру как главный праздник.

Как-то по дороге на работу вижу, как вальяжный Владимир Львович, одетый в ослепительно белый льняной костюм-тройку, бросается к куче обгоревших балок, вытаскивает одну из них, кладёт себе на плечо и куда-то несёт. Я его окликаю, а он отвечает: «Акулова! Я тебе это несу, вот — та фактура, которую мы будем делать на спектакль, сымитируй мне это!». Он тогда ставил «Пётр и Алексей», и по замыслу вся авансцена была выложена фактурой обугленного дерева. Стоит передо мной режиссёр: грязный, весь в саже, счастливый. Как я могу не придумать для него фактуру? Конечно, придумали и сделали.

С другой стороны, сегодня изменился и сам театр. Странным образом вновь построенные стены реконструированной «Пушки» привлекли много нового народа, более прагматичного, и театр сейчас не так резок в выбраковке кадров. Раньше нужно было максимум два месяца, чтобы театр отторг человека нетеатрального, сегодня уже не так.

— Это плохо?

— Это часть преобразования театра, и процесс пока не закончен, мне интересно за ним наблюдать, а насколько это хорошо или плохо, будет понятно позже. Но по-прежнему для всех, служащих в театре, важно уметь работать на стыке профессий, сотрудничать, корректно взаимодействовать с другими цехами.

— Межцеховые конфликты случаются?

— Регулярно. У нас в одном цехе революция заканчивается, а в другом тут же вспыхивает. Но это нормально, здесь люди творческие, эмоциональные.

Самый большой театральный цех — пошивочный. Трое портных занимаются пошивкой мужских костюмов, трое — женских. В октябре прошлого года умерла завцехом Галина Николаевна ГРИЦЕНКО, более сорока лет проработавшая в театре. И сейчас новая завцехом Наталья КОВАЛЁВА и закройщица Наталья МИЩИК, служащие в нашем театре уже 25 лет, делают первые шаги в непривычном для себя качестве. Впрочем, остальным тоже нелегко.

— А сколько в драмтеатре служишь ты?

— 33-й год.

— Театр — мечта с детства?

— Нет, всему виной то, что я не знаю ни одного правила правописания. Поступала за компанию с подругой в наше суриковское училище, сдала все спецпредметы, написала диктант, а на экзамене по русскому языку вытянула билет по теории, которую не помнила. Ушла с экзамена, решив ещё раз попытаться в следующем году. А пока отправилась набраться хоть какой-то практики в любом театре. Драмтеатр стал третьим по счёту в моём списке, меня приняли бутафором, и уже на второй неделе работы я поняла, что театр — это моё. Я училась в замечательной школе, но мне там было скучно. Потом поступила в художественное училище. А действительно научил меня чему-то только театр.

— Чему?

— Кроме практических навыков очень важной вещи: много и тяжело работать, не ожидая признания или благодарности. Я могу месяц работать над какой-то деталью, которая в спектакле лишь мелькнёт на третьем плане. Или от неё вовсе откажутся. И не потому, что она сделана дурно, это же театр — творчество, в процессе репетиций всё постоянно меняется. Лучшей наградой было, когда на пару сделанных мною дуэльных пистолетов артист Геннадий РАБИНОВИЧ в спектакле «Императорский театр» положил реплику — он подносил коробку от занавеса к краю сцены и говорил, показывая зрителям: «Какая работа!»

Зато благодаря школе и училищу я точно знала, как не надо учить детей, и это пригодилось уже в преподавательской деятельности, когда меня пригласили работать в родное суриковское училище.

Через десять лет работы главный художник театра Александр БАЖЕНОВ предложил мне стать макетчиком — воплощать в макетах замыслы художника-постановщика. Это была чрезвычайно интересная работа, которая очень подходила мне по характеру.

— Не хотелось самой ставить спектакли в качестве художника?

— У меня был и такой опыт, я поставила 5-6 спектаклей. Но то ли не повезло, то ли желание было не таким большим… Не захватило. Меня никогда не привлекали идеи мирового господства, а миры на сцене я и сейчас создаю, иногда такие, на какие художник-постановщик даже не рассчитывал.

До сих пор самое увлекательное занятие для меня — сидя в уголочке, делать какую-то замысловатую прекрасную штуку, это своего рода медитация.

Но жизненные обстоятельства всё время заставляют вываливаться из зоны комфорта и заниматься чем-то, что менее приятно. В один ужасный вечер злой Баженов пинком открыл дверь в мой кабинет и назначил меня заведующей декорационным цехом. Накануне уволив всех, кто там работал. Тогда я около месяца не выходила из театра: искать декораторов было некогда, а в театре как раз приняли в работу спектакль «Бременские музыканты». Потом постепенно, конечно, всё пришло в норму, в цех набрали людей.

— А как ты стала завмастерскими?

— Ох, эта работа мне никогда не нравилась, но так было нужно театру. Я могу и умею это делать, правда, без душевного кайфа. Процесс работы руками для меня гораздо приятнее, чем координация работы цехов, разбор конфликтов и прочее. Но поскольку мне некомфортно, наверное, сейчас именно это и нужно. В любом случае я по-прежнему работаю в любимом театре.

— Почему ты все эти годы верна драмтеатру?

— Я его люблю. Задушить иногда хотелось, развестись — нет. В других театрах мне неуютно, как кошке: она же не везде спать ляжет. А здесь я с первого дня — дома.

— Как всё, что придумал художник-постановщик, попадает в виде заданий в цеха?

— Сначала собирается этакое новгородское вече: художник представляет макет спектакля заведующим всех цехов, каждый из них должен высказать своё мнение, желательно перед этим ознакомившись с текстом пьесы. Ведь от контекста часто зависит, какого рода вещи им предстоит создавать. Например, сможет ли трёхметровая юбка пройти в такой дверной проём? Как долго можно будет использовать придуманную декорацию? Ищем компромисс, иногда после обсуждения художник что-то меняет. Сейчас ломаем голову над проектом нового спектакля, премьера которого будет 5 мая — «Три дня в деревне». Обсуждаем, из чего сделать двухметровые колосья пшеницы, придуманные художником-постановщиком Александром МОХОВЫМ.

— Какой спектакль из действующего репертуара был самый сложный в производстве?

— Для нас очень сложным было решиться на изготовление стен для зеркального павильона в «Преступлении и наказании» в технике натяжных потолков. Декорация ведь каждый раз собирается и разбирается, поэтому очень много сомнений и споров было по поводу эксплуатации. Но решились, и эффект меня поразил.

Сибирский форум

Александра Казанцева

Назад к списку статей